Говоря сегодня об идее национальной Церкви, я имею в виду – и уверен, что этого ожидают от меня, - посвятить мою речь взглядам на неё Св. Восточной Церкви и иллюстрировать их, взяв специально Церковь Россiи, которая является в наши дни наибольшей, как из церквей православных, так равно и из национальных.
Русская Церковь представляет собой, несомненно, наиболее выразительный пример реализации идеи, составляющей предмет нашей дискуссии, то есть того, так сказать, двустороннего характера, которым по необходимости отличается Церковь, являющаяся одновременно и национальной и кафолической. Что Русская Церковь есть церковь национальная, это не требует доказательств... А что она есть часть Кафолической Церкви – также ясно – ясно не только для её собственных духовных чад, но и для каждого члена других национальных церквей, находящихся с нею в полном общении. Ея враги, действительно, могут отрицать то, что она кафолична, но это те, кто отрицают право на существование национальных церквей, или те, кто отвергли вообще веру в существование Кафолической Церкви. Что Англиканская Церковь не принадлежит к ним, она показала это мiру самым безошибочным способом, приняв участие в торжественных в Россiи нынешней весной. (Биркбек имеет в виду коронацию Государя в мае 1896 года, на которой был представитель Англиканской церкви епископ Крейтон, с одобрения королевы Виктории - прим. перев.).
Эти два элемента, национальный и кафолический, проникают всё существо Русской Церкви. Действительно, от этого существенно зависит её единство. Такое утверждение может на первый взгляд казаться парадоксом и даёт повод спросить: разве национальный и кафолический элементы в Русской Церкви не заключают по необходимости противоречия? И разве возможно чтобы каждая из них оставалась полной и свободной без поглащения другою? Безконечный антагонизм между церковью и государством, характерный для истории всех стран Западной Европы, неизбежно внушает подобные подозрения каждому человеку Запада: и так как он, вероятно, мало знает о церковной жизни Русской империи, а между тем политические соображения никак не могут позволить забыть о её существовании, как нации, то он, естественно, верит тем, кто говорит ему, будто в Русской Церкви кафолический элемент поглощён национальным, и соответственно этому он соглашается с ними в определении её как цезаре-папизма, или Церкви, управляемой Императором, как ея высшим главой, в том же самом смысле, в каком Папа есть глава латинского вероисповедания. А на самом деле, ничто не может быть дальше от истины. В Русской Церкви нет противоречия между национальным и кафолическим элементами и один не поглащает другого. Причиной является то, что, в согласии с основными принципами Православной Церкви, покоящимися на Божественной заповеди: «воздавать кесарево кесарю и Божие Богу», - национальное начало, действительно, подчинено кафолическому началу, но без того, чтобы последнее в какой бы то ни было мере ограничивало законную свободу национального элемента.
Ибо нужно помнить, что Русская Церковь не претендует быть всей Кафолической Церковью, а есть только часть ея. Она учит, что Кафолическая Церковь есть собрание верующих всех народов под главою Христом и под водительством Святаго Духа; и по отношению к Церкви, так понимаемой, она притязает на дар непогрешимости, ей собственно принадлежащий, а не иерархии, тем менее, какому либо члену ея, но всему телу Христову, включающему в себя не только ту ея часть, какая теперь есть на земле, но и те обе другие – ту, которая в упокоении, и ту, какая ещё имеет родиться. Тем не менее, та часть Кафолической Церкви, которая воинствует здесь на земле, тоже может притязать на непогрешимость, поскольку в силу Божественного обетования, что врата не одолеют ея, Церковь на земле не может никогда отделиться от всего тела или своей Божественной Главы. Один русский писатель (Данилевский, «Россiя и Европа») указывает, что такое понимание непогрешимости Церкви внушает не возлагать сверхдолжного бремени на разум, ибо хотя непогрешимость Церкви воспринимается, как нечто чудесное, это тот род чудесного, который необходимо обнаруживается везде, где только усматривается непосредственное действие Промысла Божия. Так, хотя историки могут ошибаться, и действительно ошибаются, - история сама по себе непогрешима: ибо если бы она могла ошибаться, то перестала бы быть историей, а стала бы басней. Такого же рода и непогрешимость Церкви, с той разницей, что в ней Божественный Промысл являет себя более прямым и непосредственным способом. Эта непогрешимость выражается во всём, что составляет голос всей Церкви; в форме наиболее ясной и определённой мы её видим, следовательно, в определениях Вселенских соборов. Но власти созвать такой собор, который бы непременно стал Вселенским, нет ни у какого ни светскаго правителя, ни какого либо отдельного патриарха, ни у какой вообще власти в отдельности; ибо только такой собор будет истинно Вселенским, который как таковой получил утверждение от Самого Божественнаго Провидения; а поскольку не существует таких видимых признаков, согласно которым а priori можно было бы признать это достоинство за тем или другим собором, то только те соборы имеют право быть объявлены Вселенскими, которые установлены таковыми через сознательное принятие их всею Церковью, - другими словами, которые ратифицированы Самим Божественным Главой Церкви и Духом Святым чрез посредство всей Церкви.
Таково, значит, православное понимание Кафолической Церкви и ея способов выражения собственной непогрешимости, что мне нужно было широко представить, чтобы стал более ясным мой взгляд, когда я сказал, что в Русской Церкви национальный элемент подчинён кафолическому элементу. Восточная Церковь, представляющая собою, с ея точки зрения, всю Вселенскую Церковь на земле с тех пор как отпал Запад, состоит в настоящее время из ряда национальных церквей, - каковы: четыре восточных патриархата и автокефальные церкви Россiи, Грецiи, Румынiи, Сербiи и др., - находящиеся в полном общении друг с другом. И хотя некоторые из них имеют признанное за ними старшинство jure ecclesiastiko, тем не менее, они равны и независимы настолько, что ни одна из них не имеет непосредственной юрисдикции над другой, ни права вмешиваться в её национальную жизнь; а для установления жизненно важных для всей Церкви сторон учения, дисциплины или церковного устройства каждая из них подчиняется авторитету всей Церкви, в её коллективной правомочности, выражаемой или путём общего собора или, если это невозможно или не представляется необходимым, иным каким либо способом осуществляемого общего совета. Русская история даёт два очень хороших предметных урока в этом отношении. В XVI столетии возрастающее значение Русского государства подсказывало своевременность возведения митрополичьей кафедры в Москве в степень патриархата. Инициатива была взята на себя царём, но для изменения столь большой важности в строе Православной Церкви было необходимо, по кафолическим принципам, получить согласие остальных тогда существовавших православных церквей, в лице четырёх патриархов. Точно так же, когда Пётр Великий захотел заменить патриаршество Святейшим Синодом, он получил санкцию восточных патриархов в документе, который до сего дня можно видеть в помещении Святейшего Синода в Петербурге и который свидетельствует, что учреждение Синода согласно с принципами Церкви. Подобное признание было получено при учреждении Святого Синода в Грецiи, а равно для каждой иной православной национальности, когда они освобождались от турецкого ига.
Это всё касалось кафолической стороны Русской и других православных Восточных Церквей. Перейдём к национальной стороне. Мы уже видели, что она подчинена стороне кафолической. Но и более того. Каждая национальная церковь есть сама по себе носительница и выразительница кафолического учения, и потому на Вселенском Соборе их духовные представители, епископы, являются свидетелями кафолической веры и учавствуют в её определениях. Поэтому национальная Церковь, чтобы оставаться верной делу кафолической истины, должна ставить своей целью и заданием решать все национальные и местные вопросы в направлении, строго соответствующем духу всей Кафолической Церкви. Но это есть единственное ограничение свободы православных национальных церквей. В местных вопросах, например, в вопросе языка или обрядов и церемоний, они свободны. Каждая из них свободна проповедывать веру и молиться Богу на любом языке, какой она считает наиболее подходящим для своих чад; так же и в отношении обрядов и церемоний, поскольку ничего не вводится такого, что нарушало бы догму все Церкви или чтот оскорбляло бы верующих, ей тоже предоставляется широкая самостоятельность. И именно в деле внутренней организации свобода местных церквей получает наилучшее выражение.
Ясно, что при разных государственных формах, как то: при христианском самодержавии подобно Россiи, при конституционном управлении, как в Грециiи или в других православных государствах, и при правительстве неверных, как в Турцiи, интересы Церкви должны подсказывать различные формы церковной организации. Я не буду останавливаться на том, как эта проблема разрешается в последних двух случаях, я скажу только, что в каждом случае национальные церкви действуют в соответствии с канонами и общими законами Церкви. Я ограничусь Россiей, которая унаследовала первоначальный образец самодержавного правления, полученный от Византии. Государственная власть концентрируется в Царе, к положению коего, как я уже сказал, прилагается «безпристрастными» друзьями на Западе идея цезаре-папизма. Но для людей Востока, воспитанных в традиции их собственной Церкви, цезаре-папизм есть вещь поистине непонятная. Царь есть только представитель светской стороны национальной Церкви, и то только постольку, поскольку он остаётся верным выразителем кафолической Церкви. Идея эта ясно выражена в коронационном чине, когда будущий Царь перед тем, как быть коронованным, в ответ на вопрос: «Како веруеши?» читает символ веры Кафолической Церкви. Если он изменит вере кафолической Церкви, то тем самым он перестаёт быть представителем веры национальной Церкви, и если он будет пробовать внести в неё ересь, она его отвергнет, ибо иначе она перестала бы быть Церковью. Если такой случай не может быть показан из истории Русской Церкви, - потому что ни один из русских императоров даже не пытался внести в неё ересь, - то история Византийской Церкви доставляет много доказательств этого. Под преследованием императоров монофелитов и иконоборцев Церковь оставалась не менее свободной, чем при преследованиях Нерона и Диоклетиана, и даже во времена, когда патриархи оказывались неверными. Если бы некоторые требования были выполнены в 4-м веке, о которых мы так много слышим в настоящее время, то трудно пришлось бы Вселенской Церкви, когда Константин принуждал папу Либерия признать полу-арианский символ веры и отделиться от Афанасия; но когда византийские императоры принудили патриархов присоединиться к их приследованиям икон, результатом было то, что Император и Патриарх тем самым исключили себя из Церкви, а она при изобильной жатве мучеников только приобретала свежую силу. Но, что если не Император, но глава национальной иерархии, изменит православию? Тогда будет обязанность Государя, как представителя национальной Церкви, взять на себя её защиту. Русская история представляет нам пример этого в случае с московским митрополитом Исидором, который изменил православию, приняв постановления Флорентийского собора. Великий князь Василий Тёмный созвал собор епископов для изследования дела, и тот был ими низложен. Это пример действий монарха, как представителя православной нации, защищающего православную веру; и в этом случае он действовал как раз так, как действовали византийские императоры, которые созывали семь соборов, признанных Церковью Вселенскими.
Далее, точное отношение Императора к Русской Церкви иллюстрируется положением обер-прокурора Свят. Синода, который является представителем Императора. Все вопросы смешанного характера – мiрского и духовного – проходят через него. Но по чисто религиозным вопросам, хотя он может присутствовать во время их обсуждения, он не имеет голоса и даже права выступать. Разве это цезаре-папизм?
В заключение: для нас, людей Запада довольно трудно уяснить то положение, какое личность царя занимает в Россiи, которое, тем не менее, представляется столь разумным и естественным не только русским, но и всем остальным членам Православной Церкви. Они, в свою очередь, так полно насыщены идеей, что взаимные отношения между национальными и кафолическими элементами должны быть не – как тиран и раб, не как кот и собака, но как mens sana in corpore sano, что не могут не смотреть на современное положение этих отношений на Западе или, по крайней мере, на большую часть их, как на ненормальное положение вещей. По их взгляду, местный национальный дух Рима, при благосклонной поддержке Каролингов, незаконно присвоил себе право на признание его целой кафолической церковью и поспешил закрепить это право над другими национальными церквями Запада. Но с течением времени и с развитием национального самосознания некоторые из этих церквей признали несправедливость и произвол этого права и свергли его с себя и сделали попытки в своём местном национализме отыскать первоначальные формы христианства и выразить их при посредстве местных соборов, которые, однако, не претендовали быть непогрешимыми, и в результате были просто нелогичны, остановившись на полдороге к тому полному индивидуализму, какой в настоящие дни постепенно захватывает протестантские церкви и секты на Западе; в то время как в латинских странах тот же принцип прокладывает свой путь под специфическим лозунгом «свободная церковь в свободном государстве», что есть лишь другое слово с тем же значением полного разрушения национального государства. Таков восточный взгляд на западное христианство. Самое малое знакомство с русскими богословскими сочинениями вызвало бы значительное удивление у джентельмена, который написал недавно в The Times, будто Русская Церковь рекомендовала Английской Церкви подчиниться патриарху Запада.
Статья из книги прот. Михаила Помазанского «О жизни, о вере, о Церкви», Джорданвилль, 1976г.