Костя проснулся от накатившего страха. Что-то такое приснилось. А вот, что теперь уже и не вспомнит. Днём страшно. Ночью страшно. И так всю жизнь. Сколько себя помнит, столько времени и боится. Осенью стукнуло двадцать четыре. А страхам конца-края не видно. Он прищурил глаза и всмотрелся в стенку через тёмно-серую мглу. На ходиках, кажись, ровно четыре утра. Во дворе глухо залаяла Лайка. Ей вторила собака соседа.

Костя проживал на восточной окраине Иркутска, в двух верстах от реки. Жил в собственном домике, с досчатой пристройкою и небольшим огородиком. В пристройке - куры и кролики. Домик с хозяйством достался от матери. Вспомнив мать, Косте взгрустнулось. Намыкались они без родного угла. Ох и намыкались. Сначала по Бодайбо. Потом по Иркутску. Не выдержала мама тяжести. Померла. Уже два года минуло. Остались они с Матронушкой теперь одни-одиношеньки. Сестрёнка всё понимает. Хотя, её страхи ночами и днями не мучают. Спит себе в уютной кроватке. В четыре годика - делать нечего. Спи себе только, да, спи.

У страха причины имеются.

На войну он попасть не боится. По справке состоянье такое, что и в гроб здоровее кладут. В детстве Костя много болел. Думали не жилец. А он выжил. Туберкулёз зарубцевался. Болезни на рост и на вес отразились. Но ему они нипочём. На еду и одежду меньше расхода. В начале войны, за десяток копчёного омуля, выхлопотал у военкома-еврея (по справке) белый билет. Тогда за сестрёнку очень боялся. Думал, что призовут, а она без него пропадёт. Слава богу, всё обошлось. Теперь есть и бронь с института, и от треста рыболовных артелей. Да и война скоро кончится. Третий год уже как полыхает. Костя за ней не следит. Дел и важнее хватает. Чувствует по настроению в институте. Веселее люди стали глядеть. Ходят не такие понурые.

Если бы не этот страх постоянный.

А всему виной - дядино прошлое. Будь оно трижды неладно. И дяди-то уже давно нет. А вот, поди ж ты, тянется след, как привязанный. В царское время дядя по всей Восточной Сибири слыл первым золотопромышленником. В конце гражданской войны он, вместе с братом, Костиным отцом, ушёл за границу и по слухам, там вскорости сгинул. Мать за отцом не пошла. Косте исполнился годик и он, как раз, заболел.

Отец с дядей сгинули, а они с мамой остались и выжили. За год до этой войны мама неожиданно вышла замуж за плотника Тихона Огнева. Отчима в сорок первом забрали. А зимой на него пришла похоронка. Погиб геройской смертью под Тулою. Даже Матронушку не успел повидать. По прошлому факту - этот домик и хозяйство его.

Костя, хотя и часто болел, но учился легко. Друзей у него не водилось. Кто же будет с маленьким доходягой дружить? Оставалось одно – выживать и учиться. Что он и делал с усердием. Вначале, правда, с большой неохотой учился, а потом привык и даже учбу полюбил. Школу закончил с серебряной медалью. На раскачку времени не имелось. Поэтому, сразу же поступил на годичные курсы бухгалтеров. А по их окончанию, устроился счетоводом в трест рыболовных артелей. Они с мамой ещё скитались по чужим углам и во всём остро нуждались.

В трест его бы не приняли. В городе хватало опытных специалистов. Просто здорово повезло. Устраиваться на работу он пришёл с мамою. Управляющий её и признал. Он когда-то работал у дяди и помнил его доброту. Звали управляющего Иваном Антоновичем Кожемякиным. После, Константин с ним сдружился, имея и покровительство, и что не последнее, омулей. Голода в городе не ощущалось. Но не ощущалось и сытности.

Иван Антонович присоветовал с институтом и помог с похоронами. В горно-металлургический институт Костя поступил с началом войны и хотел, было, бросить работу. Но Иван Антонович решил за него по-другому. Бумаги треста Костя мог вести и в домашних условиях. К этому времени он уже с ними нормально освоился и никаких трудностей не испытывал. Зачем же отказываться от денежного довольствия и омулей. Управляющего он послушался. И сейчас уже на четвёртом курсе. Матрона под его приглядом растёт. Нужды они никакой не испытывают.

Страхи только и одолевают.

Тянутся проклятые словно щупальца. Особенно в институте. В своей группе он, как бельмо на глазу. Учится лучше всех, но въедливой старосте этого мало. Она же ещё и комсорг. Непонятно ей, почему он в городе, а не на фронте. А сама, почему? Въедливая, зараза, аж, спасу нет. Вот и сегодня, не она ли приснилась? Что-то Лайка лает, не умолкая. Пора бы ей и умолкнуть. Хотя, просто так она лаять не станет. Костя повернулся на бок и чутче прислушался. Не зима, летом шаги не услышишь. Не зря он проснулся от страха.

В сенную дверь постучали.

Как второпях одевался, будил Матрону и собирал сидор² – запомнилось смутно. Открывать стукачам не спешил. Знал, что из треста и сосед в такую рань не припрутся. Дверь открывал уже по готовности. Вошли двое военных. Из НКВД. Шмонать³ в доме особенно нечего. Из мебели один стол с двумя старыми табуретками. Даже комода завалящего нет. Нищета. Вся одежда уместилась на вешалке. Но обшмонали. Напоследок и в подпол заглянули. Однако, всё ж не Европа, а Сибирь каторжанная - дали проститься с Матронушкой. Тогда не думалось, что увидит её лет через двадцать. Как ни странно, но страхи сами куда-то исчезли.

Допрашивать сразу не стали. Привезли. Подержали с неделю в кутузке. И лишь потом началось. На допросах Костю не били. За всё следствие и пальцем не тронули. Зачем бить, когда и без битья всё рассказывал. На первом же допросе он понял, что яму роют под управляющего трестом. Байкальская рыбка – штука приятная. Начальства много и все хотят кушать вкусную рыбку. Видно Антоныч не всем угодил. Кому-то не ту и не так преподал. Вот  он и стуканул по запарке. Дело житейское и в наше время, обычное. Сам он работал только с одними бумагами. Какие цифры снизу и сверху давали, те и считал. А рыбку? Рыбку кушал. Куда же без этого. Так и следаку⁴ отвечал. Тот довольно кивал головой и на листочки аккуратно записывал.

Как известно, наши органы не ошибаются. По любому раскладу, срок ему бы вкатали. Человек налицо,  а статейка найдётся.

Костю не били.

Били Ивана Антоновича. И тот до пупа раскололся⁵. Когда на допросах всплыло имя покойного дядюшки – запахло политикой. Корячилась⁷ уже совсем другая статья. В камере его просветили, что это дело дюже поганое. Лучше родную жену удавить, чем жить в лагере с клеймом врага трудового народа.  Да и на этапе с такой меткой не проще. Пробовал отвертеться.  Но следователь за свой фарт7, что твой клещ уцепился. Как же, раскопал злобный деклассированный элемент. Под угрозами, с его доводами, пришлось согласиться. А дальше – подпись. Приговор тройки. И по этапу в Якутию - мотать⁸ новенький червонец по статье 58-7⁹.

Ни в камере, ни потом на этапе – особо не голодовал. Пайки хлеба и тёплой баланды хватало. Что оставалось от хлеба – скатывал в мелкие шарики и в боковом кармане костюма засушивал. Потом ночами их перекладывал в сидор. Опасался крысятничества, но как-то всё обошлось. И со временем ему повезло. Попал в промежуток между этапами. Из двенадцати нар половина ещё пустовала. На одной из них так и дожил до начала этапа.

В камере Костя близко ни с кем не сошёлся. И характер не тот, и свои думы замучили. На нарах лежал обществом почти незамеченным. Чутко прислушиваясь к чужим разговорам. Но помалкивая в одиночестве. Душой и сердцем жалея себя, и сестрёнку Матронушку. Поэтому он удивился, когда старый сиделец – катакомбный монах Иннокентий – на прощание сунул в руки ёмкую  тряпицу. В ней оказался кусок ржавого сала, который и помог ему выжить.

Начало июля, в Восточной Сибири, время душное и часто дождливое. Не стало оно исключением и на этот раз. Сырость и духота с комариными тучами зэков замучили. На Север этап продвигался всё больше баржами. Сначала Байкалом. Потом пешим ходом до Киренска. И дальше уже по Лене, Алдану, Мае и Юдоме. В душных баржевых трюмах кормили хлебом и очень солёной селёдкой. Правда, воды конвойные не жалели. А вот от Байкала до Киренска и от Юдомы до знаменитого Курун-Уряхского лагеря  - почти совсем не кормили. Вот тут и пригодилось ржавое сальцо Иннокентия. Если бы не это сальцо, не дойти бы Шадрину до Курун-Уряха. Из четырёхсот двадцати трёх заключённых десятая часть осталась на тяжёлой этапной дороге.

Не все погибли от голода. Половину в трюмах зарезали уголовники. А четверых при побеге застрелили конвойные. Хотел и Костя рвануть в кусты стланика, но всякий раз передумывал. Сальцо на тот свет не пускало. Он держался примерно в середине колонны. Когда от слабости рябило  в глазах, и перед лицом кружились зайчики из радужного воздуха, он лез за пазуху и двумя пальцами отщипывал кусочек жизни от щедрот Иннокентия. До шкурки сало тонко порезано. Отщипывать удавалось легко. Но сразу в рот его ложить не спешил. Если кто заметит,  тут же всё отберёт. Поэтому приходилось актёрствовать. Вначале Костя почёсывал грудь. С зажатым кусочком в руке, отирал с лица пот. Отираясь, незаметно ложил сало в рот.

Делать так ему было не трудно. Жевать он его не жевал. Этапники сходу заметят. Лишь только легонько посасывал. Минут через сорок во рту сало таяло. А  рябь и разноцветные зайчики исчезали. Так и дошёл с божьей помощью.

Знал бы, куда он дошёл…

Курун-Уряхский лагерь слыл на Севлаге особенной лютостью. Даже двух его строгих начальничков не пожалели. Расстреляли, чтобы другие высшей власти боялись. Хотя, в приговорах написались иные причины.

Перед глазами встали красивые горы. Широкий распадок. Бараки из толстых и неошкуренных лиственниц. Злые овчарки у конвоя на привязи. Колючая проволока по периметру. И пулемётные вышки за ней, и над ней. Внутри пятнадцать тысяч бесправных людей в духоте и  комарином аду. Вчерашний студент и счетовод - Шадрин Констандин Иванович – один из них. Только теперь до Кости дошло, что на жизнь здесь ему невозможно рассчитывать.  С его-то незавидным здоровьем, с тяжёлой статьёй и никчменными связями.

Поначалу он мало что понимал.

Раздавались команды. Звучали непонятные выкрики. Слышались чудные и труднопроизносимые названия. После осмотра, бани, прожарки белья и одежды, этап раскидали по разным бригадам и лагерным службам. Он попал на ручей Росомаха, к Николаю Дозвонову. Где этот ручей Росомаха? Кто такой Николай Дозвонов? Ничего непонятно. Остатки ржавого сала после бани из сидора бесследно пропали. Однако взамен хорошо накормили обедом. Может и не совсем хорошо, но ему тогда так показалось. Дорога вкус и аппетит намотала. Внутри  столовой стояли деревянные бочки с жировою охотской селёдкой. Сказали – «если хочешь, бери с собой, сколько влезет». Он хотел и набрал. Сидор загрузил почти доверху. С селёдкой тоже ничего непонятно. Почему её вволю? Когда услышал, что зимой тут стояла икра – ушам своим не поверил.

После обеда два молодых конвоира с овчарками и новенькими автоматами построили остатки этапа, и выкликнули из него шестерых заключённых. Костя вышел из общего строя, так как услышал родную фамилию. Их построили в колонну по двое, и повели на ручей Росомаха. До места добрались только к вечеру.

Бригада Николая Дозвонова на полигоне мыла золотые пески. Сам бригадир, высокий и когда-то   сильный человек, сразу поставил всех на буторку ¹¹. Несмотря на позднее время, солнце палило нещадно. От раскалённых камней тянуло дополнительным жаром. В узком распадке ни желанной прохлады и ни малейшего ветерка. Откуда им взяться в этом котле. В воздухе слышен гул комаров с оводами, да шум воды на столах для промывки.

Костя в дороге очень сильно устал. Лицо и руки от укусов опухли. Он их уже не чесал. Натёртые ноги горели и просились на волю. В душе появилась апатия и полное безразличие. Стало не до хлеба насущного и селёдки в просоленном сидоре. О еде он теперь и не думал. Хотелось отречься от бренного мира и спать,  спать, спать...

Но кто же даст ему выспаться. Сунули в руки грабарку, поставили у стола и приказали работать. Он и работал.

Часа через два в голове прояснилось. И даже весь сон улетучился. Костя увидел под скалой одинокий барак. За ним приметил колючую проволоку. И на входе и выходе, две пулемётные вышки. Чуть дальше, за вышкой виднелся балок для конвоя. Ничего нового он не увидел. Всё то же самое, что и прежде, только в меньших пропорциях.

Работали в три стола. По двое на каждом буторили. Ещё по двое на тачках подвозили пески. И шесть заключённых махали кайлами (кайлили) на самом полигоне, эти же шестеро отрытый песок и грузили. Костя в уме посчитал. Получалось восемнадцать человек в одну рабочую смену. Этапникам не повезло. Конвой подогнал их почти к пересменке. Теперь предстояло буторить полную смену. Первая смена вышла тяжёлая, потому её  хорошо и запомнил. Дальше уже пошло по накатанной колее, хотя легче не стало. Буторка – считалась лёгким трудом. Он и сам убедился в этом немного позднее, когда потрудился на разных работах.

Бригада Дозвонова план по золоту намывала. За что к килограмму чёрного хлеба каждый зэк получал ещё и ёмкий приварок. Еды Косте хватало. Лишнее он пересушивал и запрятывал в сидор. Потом сушить перестал. В бараке его левый труд заприметили и объяснили, что для конвоя сушёное - признак подготовки к побегу.

За месяц он в работу втянулся. Мышцы и жилы окрепли. На животе проявились кубики пресса. А на ладонях и пальцах набились сухие мозоли. С октября и до мая бригаду ждала силикозная¹² штольня. Что такое силикоз ему пояснили. Как его избежать, о том и раздумывал.

Выручил начальник конвоя. На ручье Росомаха конвой заключённых не донимал. Донимала истошным криком кедровка. С пулемётных вышек следили совсем не за зэками.  Зэки сутки заняты на промывке. И деваться им некуда. Следили за случайным   начальством.  Двое на вышках. А четверо и начальник конвоя режутся в карты, спят, ставят силки на куропаток и зайцев, ловят рыбу в ручье и бог знает, чем ещё занимаются…

Заключённые пески промывают в две смены. По двенадцать часов в сутки. Без выходных, но и без особых авралов. Спрятаться негде. Весь конвой и сами они на виду. В середине августа пошли затяжные дожди. На низинах и выше по сопкам дружно появились маслята. За колючую проволоку хода им нету. Но грибов хватает везде. Костю Дозвонов послал их собрать на супец. У колючки его и окликнул начальник конвоя.
- Эй! Зэчара! Ты, что же это, на подножный корм перешёл?
- Нет ещё, гражданин начальник, - ответил Костя начальнику.
- Откуда такой борзой?
- Из Иркутска.
- Да, ну? – младший сержант подошёл вплотную к колючке.

Разговорились.

Начальник спрашивал, а Константин отвечал. Младший сержант оказался иркутским. В конце диалога Костя поведал ему о своей силикозной печали. Помогать врагу народа чревато. Это понятно.  И всё же начальник конвоя помог. Тогда он ему ничего не ответил. Но когда ударили морозы и их всех привели от Росомахи на Курун-Урях, Костю, нежданно-негаданно, отправили к бытовикам  на козырную должность истопника хлебопекарни. Вот тебе и земляк. Свиду и звание у него не слишком великое. Однако же  выжить помог.

Два с лишним года он у вольных хлебов ошивался. В конце сорок седьмого повезло с пересудом. У Ивана Антоновича на воле оставались надёжные связи. Срок ему маленько скостили. А Шадрину поменяли статью. Заменили на статью бытовую. В сорок восьмом отправили на расконвойку и дали должность курьера.

Освободился он по трудовым зачётам¹³ в пятьдесят втором, за год до смерти товарища Сталина. Вместо десяти лет по суду, отделался восьмериком14. На материк не поехал. Остался в Якутии. Сначала работал вольнонаёмным рабочим в Курун-Уряхском продснабе. А когда с лагерем там порешили, перебрался на Юдому.

Сестрёнка нашла его через органы в шестьдесят пятом. Почему сам её не искал? Эх, кто же на это ответит?

² Сидор – вещевой мешок.
³ Шмонать – обыскивать.
⁴ Следак – следователь.
⁵ До пупа раскололся – то есть во всём признался, чего было и не было.
⁶ Корячилась – в данном случае – предполагалась наверняка.
⁷ Фарт – удача.
⁸ Мотать –  имеет несколько значений. В данном случае – отбывать срок.
⁹ Ук. РСФСР. Ст. 58 – 7. Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий, или противодействие их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций.
¹¹ Буторка – мытьё золотоносного песка на примитивном промывочном столе с помощью специальной лопаты – грабарки - в виде сплошных граблей.
¹² Силикоз – профессиональное шахтёрское заболевание. В золотодобывающих штольнях проходку ведут по спутнику золота - кварцевой жиле. От взрывов образуется мельчайший кварцевый туман. При вдыхании он оседает на лёгких, что приводит к тяжелейшему и неизлечимому заболеванию – силикозу. Доводилось слышать, что силикозное лёгкое даже не берёт хирургический скальпель, скользит по нему как по стеклу.
¹³ Освобождение по зачётам – по сути, условно-досрочное освобождение по зачётам рабочих дней.