В двадцать первом бараке его называли Монголом. Реже звали про себя Молчуном. И всё из-за малой общительности. Точнее сказать, Монгол или Молчун, вообще, ни с кем не общался. Даже с теми, кто его окликал или спрашивал. И такое странное поведение, ни в бараке, ни в лагере, никого не смущало. Оно и понятно. Здесь каждый сам за себя. И если честный бродяга другим не мешает. Воровские законы блюдёт. Косяки и непонятки не порет⁶³. То нет к нему и претензий. А с Монголом выходило и проще – человек не знал русского языка. Хотя и что-то уже понимал. Это видно было по яркой искринке в глазах, когда к нему обращались.

Спал он на верхних нарах в самом стрёмном⁶⁴ барачном углу. От входа и печки его нары отстояли далёко. Место не самое лучшее. Но он сам его выбрал. Как и многие, Монгол кайлил и лопатил в забое, а с потеплением – катал брёвна на горно-таёжной делянке. Полезных знакомых и блата он не имел. Авторитета тюремного тоже. Срок отматывал монотонно, из общей массы не выделяясь.

Опыт прошлого учит, но не всегда научает. Когда рабам создают приемлемые условия жизни, они могут и горы свернуть. Только прикажи по-хорошему. И в самом деле, что подневольному человеку надо? Да и простому вольному тоже. Плебсу римскому, к примеру, – хлеба и зрелищ. А рабам – хлеба и нормального отдыха. Желательно ещё и достойного отношения. Ладно, пусть не достойного, но, хотя бы, не оскорбительного.

Как той собаке с добрым хозяином.

В лагеря приходило немало. Возвращались из них единицы. Но не о том сейчас речь. Русские, нацмены⁶⁵, представители других государств. Мужчины и женщины. Подростки и дети. Глубокие старики и юнцы желторотые. Система не считалась ни с возрастом, ни с полом, ни с положением в обществе. Система не считалась ни с чем. Люди шли по конвейеру смерти, как скоты на убой и заклание. По количеству японских, германских, польских и прочих шпионов на душу населения мы шагали впереди планеты всей. И это даже без всяких там долгих, и скрупулёзных подсчётов, без упрямой статистики или простенькой арифметики.

Сажали колхозников и рабочих. Партийных и советских работников. Маститых хозяйственников и записных безработных. Учёных и инженеров. Представителей старого и нового времени. Целые народы вывозили на бессрочную каторгу.

Русских, татар, калмыков…

Прибалтов, кавказцев и прочих, и прочих, и прочих…

За какие грехи попал Монгол в места не столь отдалённые, того в бараке не знали. А у самого Монгола не спросишь. В лагерной оперчасти ведали чуточку больше. Там на личном деле сидельца стояли срок – 25 лет, статья –58 - 8, 10 и отметка - СОЭ⁶⁶. Такие же данные писались и на внутреннем сереньком листике. Помещались они в одной единственной строчке, без, каких бы то ни было, объяснений - следственных или метрических данных осужденного. Правда, ниже щедрой рукою добавили, где и кто осудил. Для оперчасти большего и не требовалось. И так всё ясно. Зэк в наличии. Срок и статья имеются тоже. Чего ещё надо? Знай себе, зэчара, сиди и помалкивай. Монгол так и делал. Сидел и помалкивал. В смысле, рвал пупок в мёрзлой штольне и на горной делянке. За скудную пайку. По двенадцать часов. Как и циркуляром советским завещано.

Так бы оно и катилось, если бы в начале мая сорок первого года в двадцать первом бараке не случилось событие, о котором потом долго говорили люди за картами, думали на работе и частенько к нему

возвращались обратно. Слух о нём вышел из лагеря и прошёлся эхом по всему индигиро-колымскому Северу.

В ту ночь, Язь и Шило играли на шмотки⁶⁷. И ничего необычного это действо не предвещало. Играли вчера и позавчера. Неделю и месяц тому назад. Играли годами. Играли всегда. Играли на деньги, продукты и носимые вещи. На простой интерес Язь и Шило уже давно не играли. Статус не тот. И как известно, честный вор порожняк не гоняет⁶⁸. А то, что Язь и Шило воры честные и авторитетные, кто бы тут сомневался.

При двух бензинках и полыхающих в бочке дровах (в мае ночами ещё подмораживало) развернулась баталия знатная. Играли в буру⁶⁹. И вначале каждому везло одинаково. Оба уже успели по разу выиграть и проиграть. Чифирнуться и подмарафетиться. Но после, как это в картах случается, удача начисто отвернулась от Шила. Почему она выбрала жертвой его, а не Язя, кто ж её знает. В фуфайке на расписное голое тело, он сидел в окружении личных шестёрок⁷⁰, нервно подрагивая от азарта и марафета⁷¹, и сквозь дымно-табачную пелену следя за противником, криво щурясь и поглядывая то на Язя, то в карты. Его, побитое оспой, лицо напряглось, выражая пределы внимания. На кону лежало последнее - пара байковых и почти новых портянок.

Вот, Язь забрал последнюю взятку и потянулся к прикупу. После, взял карту и Шило. Лучше бы не брал, да - нельзя. Теперь ход Язя. Но Язь ходить не торопится. Смотрит в карты. В губах тешит цигарку. Медленно затягивается. И смакует махорочный дым. Тянет время, зараза. И это не к добру. В ожидании хода, Шило весь покрылся испариной. Сердце сильней трепыхнулось и тут же затихло от плохого предчувствия.

А предчувствие его ещё не подводило.

- Бура, - наконец, с достоинством выдал Язь очевидное, с неподражаемым форсом открывая три козырные карты.

Внутри Шила всё от злости прямо вскипело. Взбурлило. И дурным паром шибануло по серым мозгам. Опять проиграл! Опять проиграл!! Для честного вора злость срывать – нехорошее дело. Но и на старуху бывает проруха. Вот, тут, как раз и подвернулся под горячую руку Монгол. Иногда он выходил подышать свежим воздухом. А сейчас с блаженной улыбкой двигался по проходу. Улыбка Монгола переполнила злостную чашу.

- Играю на этого фраера, - «плеснуло» от Шила в открытые уши.

Язь мог отказаться и на мажорной ноте закончить игру. Но что-то его удержало. Он только равнодушно подёрнул плечами и коротко бросил.

- Сдавай.

Шило щёлкнул новой колодой. И карты в ней замелькали тасуясь. Игра теперь пошла не на жизнь, а на смерть.

Шило опять проиграл. И как ни странно, почти совсем успокоился. Злость прошла. Наступила апатия. Правда, Язю он слегка задолжал. Но это честного вора не волновало нисколько. Его шестёрки до утра фраерком рассчитаются.

Игра закончилась. Покурили. И спать улеглись.

А утром лагерь поднялся на каторгу. Однако в двадцать первом бараке поднялись не все. Язь и Шило лежали недвижимо. Их шестёрки точно также лежали. Все - не живые, не мёртвые. Лупая без толку глазами и справляя нужду под себя.

Начальнички чуть позже проснулись. Узнали. Забегали. Такого они ещё не встречали. Трижды лагерь проверили и обшмонали. Двадцать первый барак раскатали по брёвнышку. Всё ощупали и обнюхали. И по случаю чрезвычайного происшествия, объявили тревогу. Не досчитались одного заключённого. Ни в бараке, ни в лагере не оказалось… Монгола. Ни следов, ни единой зацепочки он не оставил. Вчера был, а утром исчез.

Будто испарился человек.

Язя и Шила с компанией сразу отправили, куда следует. А Монгола целый месяц искали. Уже и война началась. Но поиски продолжались. В июле месяце нагрянула сверху комиссия. Кто, хоть, что-то мог знать о Монголе, тех с мордобойным пристрастием допросили и под копирочку их слова записали. Тут-то и выяснилось (от троцкиста бурята Цыдыпова), что Монгол ни слова не знал по-монгольски. Комиссия выводы сделала и вскоре уехала, прихватив с собой начальника лагеря и охраны. Зэки их больше никогда не увидели.

О чём особенно и не огорчались.

Зато Монгола увидели. Он появился в, том же самом, двадцать первом бараке и так же неожиданно, как и исчез. Сентябрьским утром проснулись, смотрят, а Монгол, как ни в чем, ни бывало, ходит и собирается

вместе с ними на завтрак. Сначала это многих шокировала, а после рассмешило до коликов. Смеялись они. Смеялись доходяги на наро-смертном одре. Смеялся весь лагерь, от последнего зэка, до первого. Не смеялось только начальство.

Как-то, было ему не до смеха.

Монгола из барака забрали и закрыли в лагерном буре. Через сутки отправили в сторону Магадана. След его, будто бы, навсегда затерялся. Однако не всё так просто и так однозначно. Ночами он в лагере всё-таки появлялся. Его видели серьёзные зэки и как они утверждали, что даже ломали с ним хлебную пайку. Не верить им основания не было. Как бы там ни было, Монгола увезли, а славу и догадки подневольным людям оставили.

После, один зэк слёзно клялся, что родом Монгол из Тибета. И что посадили его за излишнее любопытство в Чите. Кто-то считал его пришлым и человеком не от мира сего. Потом появились иные суждения. Люди стали утверждать уж совсем маловерное. Например, о том, что Монгола забрали в Москву. Где он не погиб и не сгинул в подвалах Лубянки, а устроился в элитном осназе⁷². И что не простым человеком устроился, а самым главным инструктором. Кое-кто утверждал и другие воззрения. Много спорили и многое говорили. Обо всех байках и не расскажешь. Человека помнили, а слухи, как водится, приложились.

Где он этот человек и что это за человек.

Бог его знает.

⁷² Осназ – группы или отряды особого назначения в НКВД.
⁶⁷ Шмотки – одежда.
⁶⁸ Гнать порожняк – то есть, понапрасну пустословить или делать что-то несерьёзное и малозначимое - пустое.
⁶⁹ Бура – распространённая карточная игра.
⁷⁰ Шестёрка – вроде слуги.
⁷¹ Марафет – обычно кокаин. Но в широком воровском обиходе может быть и любое другое наркотическое вещество.
⁶³ То есть, не ошибается, ведёт себя правильно по воровскому закону.
⁶⁴ Стрёмный – плохой и презренный.
⁶⁵ Нацмен – национальное меньшинство.
⁶⁶ СОЭ – социально опасный элемент.