Тревожная память Винчестера

Страница из книги

Егор Ухлопков – чистокровный якут и опытный промысловый охотник на пенсии - проснулся от визгливого собачьего лая. Не спится же им, окаянным! Хотел уж совсем обозлиться. Но ожидаемой злости от раннего просыпа не было. Ушла куда-то, родимая. Ничего не поделаешь. Пришлось открыть глаза и чутче прислушаться. Не впервой. Случалось ему просыпаться от собачьего лая и раньше. Чай, не в городе, а на Юдоме проживает. Бездомных собак по берегу и помойкам хватает. Развелось их нынче, что болотного гнуса по осени. На зиму они сбиваются в стаи и тогда им ни волки, ни сам горно-таёжный хозяин не страшен. Иногда целым скопом на медведей и людей нападают. Особливо на тех, кто спускается с гор  или выходит в посёлок с тайги.  На «чужаков», то есть, значитца. Так, что ночные собачьи разборки ему не в диковинку - обычное и привычное дело.

Но в этот раз, как-то, не так. 

Почудилось ему в собачьем лае нечто особенное – не столько злое или, скажем, тревожное, сколько заунывное, а то и печально-прощальное. Оно и всколыхнуло, и взбудоражило душу Ухлопкова. Прямо близкой смертушкой со всех сторон и щелей потянуло. Жуткие ощущения. От страха и ожидания спина мурашками и холодным потом покрылась. Однако после, как ни прислушивался и как ни старался, никаких звуков больше Егор не услышал. Ненароком подумалось – «приснилось, поди». Как бы там ни было, а всё же проснулся он  очень не вовремя. Попробовал, было, снова заснуть, да, куда там. От прежнего сна его словно «дружбой»96 отрезало. Долго ворочался с бока на бок, всё пытался догнать и вернуть ускользнувшую негу. Не получилось. Старый и дряхлый Егорушка стал. Видно, с годами теперь и блоху на меху не догонишь. 

Минут сорок спустя, ругнувшись от пустой траты времени и по-стариковски кряхтя, Егор выбрался из постели наружу. Оно и верно. Сна назад теперь всё равно не воротишь, а лежать просто так – не с руки и  без толку. Есть дела у него поважнее. Подняв худую и костлявую спину с кровати, он свесил босые ноги до пола и зябко поёжился.  Причина известная - по всей избушке гуляет прохлада вместе с давнею стылостью. Тело сопротивлялось и как могло, желало тепла и уюта.  Глаза чего-то искали и невольно тыкались в русскую  печку. Эх, затопить бы её и как надо согреться. С трудом, но охотник себя и соблазн пересилил.  Зажигать свет или затапливать печку не стал,  передумал. За окном – горы с тайгой беспроглядною. Там завалов и сухостоя навалом. Да, только попробуй до них дотянись.  Был бы чуть-чуть помоложе… Потому и дровишек заготовлено мало. А зима уже, почитай, на носу. Её призраки сейчас и гуляют по комнате. Ничего. Как-нибудь и в холодке перетопчется.  Ему, не впервой. Сэкономит. Перебьётся с недельку, другую  без топлива. На сроки большие и на оттепель Егор не рассчитывал. Хотя, как знать и в конце сентября случаются потепления.

А свет зажигать ему лень, да и не к чему.

Не спеша, он плотнее на ощупь оделся. Сунул ноги в разбитые валенки.  И вышел из прохладной избушки на улицу. Посмотрел неприязно в соседскую сторону. Не хотел, но, как магнитом туда  потянуло. Хотя и век бы туда не глядеть. С раннего вечера Демьян и Матрона буянили. И часто так. Позавчера и вчера… Напьются русской водки, а после кричат,  куролесят и всё что-то делят между собой. Что им делить-то – якуту и якутке? Кроме русской водки и нечего. Главное, вначале пьют мирно, по-тихому. Тихушники хреновы. Разборки начинаются после подпития. Какой год уже слушает их пьяные оратории. Вот и вчера понаслышался досыта. В сердцах Егор сплюнул на подмёрзшую землю, потоптался на месте, однако досада не проходила.

Во дворе вкусно пахло ранним морозцем, а от ручья - молоденьким тальником вперемешку с прелыми иголками лиственниц. Глухо лаяли в предгорье собаки. Поди, лают на шуструю белку или случайного соболя. С Юдомы тянуло сыростью и неприветливым ветерком. Сама река обмелела и уже почти не шумела. А через месяц замёрзнет и совсем перестанет шуметь. Ухлопков присел на широкий шершавый чурбак и  тоскливо глянул на чистое, звёздное небо. Всю жизнь бы смотрел. И всё равно не насмотришься. Только вот мало осталось той жизни.

Он жил здесь последние десять лет. Как только почувствовал старость и немощь, так и перебрался сюда. Перебрался не по прихоти или нежданного гостя, а по праву хозяина. Дело в том, что Егор родился и вырос в этих местах. Хотя тогда никакого посёлка тут не было. Русские пришли сюда в самом начале войны. Ему едва исполнилось только тринадцать. Пришли на трёх больших самоходных баржах по талой весенней воде. Пришли и вольные, и невольные. Много народа пришло. Раньше он столько вместе людей никогда и не видел. Из пришлых, невольников оказалось значительно больше. Чаще зэками их потом называли. Да  и не  всё ли равно. Русские ему казались всегда людьми одинаковыми – что оружные, что без оного, но с  кайлом иль лопатами.

Егор их никогда не любил. Ни тех, ни других и ни третьих. Правда, третьих поначалу и не было. Третьи появились потом.

За что не любил? Не любил за глупые новшества и такие ж идеи. За силу и хитрость их не любил. За рост. И за вес. Разрез глаз. За хвастовство не любил и кичливость. Природа наградила русских щедрее. Это он признавал, однако и за  щедрость такую тоже их не любил. А позднее стал не любить за их дела и поступки. 

Рыба и звери человеку местному вторили. Пришлых людей и они не любили. Уплывали, уходили и убегали подальше, в места глухие и не каждому русскому человеку доступные. Пусть и  не всегда им спастись удавалось, но иного выхода у живности не было. Рыба и звери – это одно. С ними и проще, и, в общем, понятно. Только, куда якутам убегать? Чай, не рыба, не звери дичалые. Получалось,  что бежать им и некуда.  Потому и спивались, спиваются с русскими. Да. Русских Егор не любил. Это уж точно. Он считал их -  лишними здесь и чужаками. И всё же, как-то, вот, прожил, почти рядом поблизости. Даже тимирязевку97 закончил заочно. Долгое время считался у них едва ли не самым великим охотником-следопытом, поставляя в городские цирки и зоопарки молоденьких медвежат. Ловить медвежат  – дело опасное, но не такое и хитрое. Правда, с одной оговоркой – когда знаешь как и умеешь ловить. От отца ещё и от  деда  - Егор знал и умел. За что и получал от спесивых русских начальников немалые премии и другие награды. Свои якуты почему-то не очень-то его привечали. Часто обходили  наградами, а то и просто так – стороной.

Егор прислушался. По Юдоме, надрываясь утлым мотором,  тяжело поднималась «казанка»98. В такую-то темень и рань. Не спится какому-то непоседливому рыболову. В посёлке много рыболовов-любителей. Сейчас для них – самое уловное время. Рыба спускается по горным ручьям. Русские ловят её в устьях и на перекатах самодельными сетями и мордами99. Из хариуса - лучшая зимой строганина. Мясо у него вкусное, нежное. Так и  тает во рту. Егор проглотил набежавшую слюнку. Поёрзал тощим задом на пне. Посмотрел на горящие звёзды. 

И снова крепко задумался.

Мало кто знал, что с русскими он «повязан» не только медвежьей охотою. С ним получилось, как с той вздорной бабой в семье. Когда и муж не нравится. И уходить уже поздно. И не за чем. Слишком многое их в жизни связало. Да так связало, что и разорвать невозможно.  Поверни время вспять – поступил бы Егорушка по-другому.  Поздновато, но ошибку свою он признал. Тогда  же самость начиналась у него не сказать, что по-божески. От того и не любят,  не приветствуют его земляки. Помнят. От русских – да. А от них правду-матку не скроешь. Как ни  скрывай и как ни старайся, а она, всё равно, обнаружится, просочится; пусть и одной лишь маленькой каплей. Для людских пересудов и этой малости будет достаточно. Остальное добавит фантазия и чьё-то веское мнение.

Ему они не нужны.

Он и так своё прошлое помнит.

И боится его.

Шестнадцатилетним охотником вышел он в русский посёлок из предгорий Джугджура100. Отец на фронте. А мать и четыре меньших сестрёнки остались в старом, дедовском ещё, балагане101. Раньше здесь стояли два дощатых сарая и жилой домик скупщика меха от Охотской фактории. Отец дважды сдавал ему мех, меняя соболиные шкурки на порох, байку и ситец, муку и патроны.  Егор был тогда маленьким, но рыхлого скупщика и берег речки запомнил. Теперь  это место трудно узнать. Появилась пристань. Ближе к сопкам выросло много новых домиков и бараков. Повсюду гражданские и военные русские. В глаза бросились пулемётные вышки, колючая проволока, серьёзность и деловая угрюмость людей. Острые запахи он учуял за многие километры. Учуял почти по-звериному, как  якут и  настоящий таёжный охотник. Пахло печным дымом, свежесрубленным лесом, речной сыростью и чем-то пахло ещё - незнакомым и совсем непонятным.

Конец мая – начало июня, что в горах, что на Юдоме - время приятное. Пики вершин ещё в белом снегу, но река уже очистилась от ледового панциря. Лишь на пологих плёсах, как напоминание,  лежат толстые ноздреватые льдины, застрявшие там до середины короткого лета. Комаров ещё нет.  Дни всё длиннее, а ночи короче. Наступило самое благодатное и продуктивное время для птиц, дикого зверя и конечно же, человека.

Знакомых в новом посёлке у Ухлопкова не было. Да и быть не могло. Однако с русскими он тогда легко познакомился. Сначала в столовой. А после в гостинице. Там и приметил его лейтенант Повалишин. Как сказали бы зэки – и взял его сходу на жиденький понт102. Лейтенант наговорил ему кучу любезностей. (Лесть офицера разжижила сердце и затуманила мозг молодого охотника). А после пригласил к себе на квартиру, где и соблазнил новеньким американским винчестером. Егор, как только увидел винтовку, взял её в руки, тут же выпал из реального мира. Ради такого оружия он готов был на многое. Да, что там на многое! Он готов был на всё. Лицо у него покраснело. Глаза загорелись. Пальцы сильнее стиснули ствол и цивьё103. Вот оно – вожделенное чудо! Но вскоре и лицо побледнело, и пальцы разжались, и  глаза безнадёжно погасли.

От денег лейтенант отказался…

Мимолётное счастье сменилось отчаянием. Подступили обидные слёзы. Время будто кончилось  для Егора Ухлопкова. 

А лейтенанту русскому – хоть бы что. Он,  всё так же, с интересом и хитро смотрел на Ухлопкова.  Умело тянул свою паузу. Белозубо и широко улыбался, качая мощный  корпус - с каблука на носок.  Сапоги и половицы скрипели. Потом перестали. Лейтенант на секунду задумался и предложил иную оплату. Согласие о секретном сотрудничестве показалось Егору невысокой ценой. Подписал и бумагу. Хотя мог бы ничего не подписывать. Условие лейтенант поставил одно  – кисть беглого зэка в обмен на винтовку и триста патронов. Русских зэков Егору не жалко. Повалишину тоже. Так что условием сделки остались оба довольные.

Теперь дело за беглыми русскими. Ему хватит и одного круглоглазого. Лето едва начиналось, но Егор торопил это время.

Уж очень хотелось винчестера.

Несмотря на молодость, он считался достойным охотником. Якутские дети в горах вырастают быстрее. Учатся у дедов, близких родственников и родителей. Горы и тайга тоже многому учат. Как и дикие её обитатели. Гарантий побега ему не давали. И он сутками не «кружился» возле посёлка. Для себя просто сделал пометку об условии Повалишина. Стал внимательней и дальше смотреть. Чутче прислушиваться и принюхиваться. С высоты это делать сподручней. Поэтому  его чаще можно было видеть на горных вершинах, чем в низинных распадках. С заоблачных высей открывались широкие дали. Но и там без пользы Егор не сидел. Ловил петлями зайцев. Иногда и оленей. Острогой бил речную и озёрную рыбу. Мясо и рыбу немного подсаливал, и после сносил к балагану. Мать и сестрёнок надо было кормить. Он и кормил их, как раньше кормил их отец. Память о винчестере слегка притупилась и немного ушла, но  не так, чтобы очень и слишком уж далеко.

Беглых зэков он заметил случайно. Если бы не кедровка, поднявшая истошные крики, они бы ушли незамеченными. Двое поднимались на  ближайший хребет. До вершины оставалось немного. За ней бы Егор ничего не увидел. Внутри у него потеплело. Руки сами потянулись к оружию. Что это люди невольные, говорило за них поведение. Они часто оглядывались. Как-то тяжело и затравленно торопились. Выдавала их и плохая одежда. Начало августа. Пусть ещё и не холодно. Но ночами уже не тепло. Солнце склонялось к закату, а двое зэков двигались в сторону Охотского моря. От погони оторвались порядочно. Сверху её и не видно.

Егор собаку оставил на месте, а сам начал медленно спускаться в распадок. Спустившись, побежал вдоль ручья, легко прыгая с камня на камень и попутно, огибая поросшее густым тальником подножие начала хребта. Потом трижды ещё поднимался и опускался. «Дорогу» он знал хорошо. Так что, часа через два, увидел еле плетущихся зэков. Один постарше, другой помоложе.  Вышли они, в аккурат, на него и сидящего за камнем охотника пока не заметили. И заметить себя он не дал. Во всяком случае, так ему вначале подумалось.

Целился он в сердце. Убивать людей не приходилось. Но людей он в них и не видел. Это всего лишь плата за желанный винчестер. Глухо щёлкнули выстрелы. Уставшие люди упали. Всё, казалось, закончилось.

Егор подошёл к упавшим телам. Перевернул их на спину. Один уже кончился. А второй умирать не спешил. Мелкая пуля большое русское сердце минула. Кровавая пена у открытого рта пузырилась, а глаза его чистой и ясной лазурью смотрели на такое же чистое и ясное небо. Затем человек посмотрел на Егора и улыбнулся. Он попытался что-то сказать. Но только всхлипнул почти совсем по лосиному. Точно также всхлипывал смертельно раненый лось. И эти всхлипы Ухлопков запомнил. Человек всхлипнул и сразу замолк.

Через малое время, он сделал вторую попытку.

И она ему удалась.

- Латников, - раненый плотнее сжал губы и струйка крови живей потянулась по небритому подбородку. – Ваня. Сынок у меня в Во-ло-где.

Слова эти человек неслышно почти прошептал. Улыбнулся. И умер.

Тогда им значения Егор не предал. Молодой был и глупый. А теперь вот аукивается. Почему-то. Винчестер он на кисть обменял. И другие случались «охоты». Все их не помнит. Лишь первая врезалась  в память.

Ухлопков грузно поднялся на слабые ноги.  Отпихнул подальше упавший на землю чурбак. И  глянул на звёздное небо. На востоке ещё не серело. А затопить, всё же, печечку следует. Старый дурак.  Совсем с ума выжил и забыл за родимую внучку. Сегодня же с мужем она прилетает. Ведь, помнил какую-то важность с утра. Как проснулся, так сразу и помнил. Склероз проклятущий. Что ж, теперь не получится сэкономить. Ну, да, ладно.

Для любимой внучки не жалко.

Ухлопков двинулся  к дровяному сараю. Разобрал там сухую поленицу и за четыре с половиной захода перенёс её в хату. Включил электрический чайник. Заварил чай. Не спеша, хлебом с маслом, позавтракал. Пока таскал дрова, пока ужинал, то, да сё – рассвело. Когда услышал над перевалом мотор самолёта – затопил печку.

В доме быстро нагрелось.

Через час заявилась и внучка.  Не одна, а с русским молодым человеком. Егор и не знал. Мужем значится. Из Якутска они прилетели. Еды навезли и подарков. Он даже расстроился от такого внимания. Анкулинушка много чего наготовила. Сели за стол. Подняли первые рюмки. Нечто тревожно-знакомое виделось ему в молодом человеке. Выпили. И стали молча закусывать. Внучка о чём-то оживлённо и страстно рассказывала, но Егор  пропускал её речи. Встрепенулся он,  услышав  чужую фамилию. Чем-то по сердцу она резанула.

- Как? Как твоя по мужу фамилия? Я не расслышал. Ещё повтори.

- Латникова. Отец у Серёжи из Вологды. Но в  Якутске они проживают давно.  Папа Серёжин окончил институт и по распределению приехал в Якутск.

- А звать его не Иван? –  спросил зачем-то Егор.

- Вы знаете папу? – откликнулся русский.

- Когда-то от знакомого такую фамилию слышал. Может быть, это совсем и не он. Имён и фамилий в Якутске одинаковых много.

- Это, да, - согласился Сергей.

Целый день  Егор жил неприкаянным. Еле дождался обеда и ужина. Но есть уже так не хотелось. И ночью старый охотник не спал. Хотя собаки ему не мешали. Пластом он лежал на кровати. Не лупал глазами. И не ворочался.  Утром дети с ним тепло попрощались. И улетели. А Егор остался один. Он долго сидел в натопленной комнате. Ни о чём не думал и ни о чём не мечтал.  Сидел просто так. От всего отрешённо. Ни совесть, ни что иное сидеть ему не мешали. Так и просидел он до позднего вечера. Когда стемнело, якут неожиданно встрепенулся. Подошёл решительно к железному сейфу. Отомкнул тяжёлый висячий замок. И открыл скрипучую дверку. Из дюжин винтовок, ружей, карабинов он безошибочно выбрал тот самый винчестер. Когда руки обрели знакомую тяжесть, решительность от него отступила. Но он её,  всё же, приблизил.

Ствол направил на сердце и надавил на холодный курок.

ПОМОЩНИК РЕЖИССЁРА

Д. Святотроицкий

Молодой колымский зэк Иннокентий Карпухин, по  именному прозвищу Кеша, как только попал на Севера, так сразу и призадумался. И было от чего. Да и пока мозги ещё все не повымерзли - не лишне оно и подумать. Крепенько так призадумался. Конечно,  он думал помногу и раньше. Как-никак, а профессия квартирного вора обязывала. Не подумаешь – не проживёшь. Но то там, на свободе, на далёком и недоступном теперь материке. Здесь же думалось, как-то, иначе – медленней и совсем по-другому – тягучей, что ли.

Жизнь в колымском лагере  не кончалась. По-человечески это понятно. Пока сердце бьётся - надежды на лучшее остаются даже в неволе, какая бы она не была. Страстишки в бараках кипели, давая возможность уголовному  кругу собирать бацилльный104  (и прочий) навар, не позволяющий опускаться ниже воровского законного плинтуса. Понятия - Умри ты сегодня, а я завтра. Своя рубаха ближе к телу – в лагере соблюдались. А призывы, будто из самой преисподней – «Не верь. Не бойся. Не проси» - быстренько забывались и мало кому, о чём говорили. Скорее, наоборот. Наперекор «проходному» плакату, зэки и верили, и боялись, и даже  просили.

И не важно, что поступали так далеко и не все. 

Воровские понятия над сознанием Иннокентия всё ещё превалировали. И худо-бедно, как-то держали его на плаву. Назвать это жизнью, в понимании того фартового прошлого, Карпухин бы никогда не назвал. Но даже за такую паршивую жизнь он двумя руками цеплялся. Умирать ему не хотелось. Приходилось терпеть и едва, едва выживать. Ничего не поделаешь. Колымская зона – не райские кущи и не лучшее место для выживания.

Колымская зона – могильщик и могильник человеческих душ.

Фантастические красоты Севера Иннокентия не прельщали. Для униженного и оскорблённого властями человека, они значения не имели. А если что-то и значили, так лишь в одном, отрицательном смысле – обрамляя и подчёркивая его рабское  положение. Без свободы и в золотых стенах тоска и уныние. Уныние же для колымского зэка – дело самое распоследнее. От него в голове и гниды со вшами заводятся. И до петли недалече. И как попы на этапах частенько ему говорили:  «уныние - один из самых тяжких и смертных грехов».

Уголовный кодекс Кеша не чтил. Власть советскую тоже. Теперь не чтили его и они. По какому-то «народному праву» морили колымским морозом и голодом, корчуя и пригибая до насквозь промёрзшей земли. Не хочешь. Сопротивляешься. Трепыхаешься. А всё равно, клонишься, клонишься… Он чувствовал, как последние силы и крохи былой человечности из него уплывают, уходят из, когда-то, широкой и вольной души. Надёжные и казалось бы, вечные  принципы рушились, растирались в мельчайшую морозную пыль,  превращались в серое и пустое ничто. Когда дело касается сохранения жизни – тут уже не до игр в благородство и почитание принципов. В сознании появляются иные мотивы и начинают действовать совсем  другие законы. Или, или. И третьего не дано. Ни тебе. Ни ему. Никому. Чтобы выжить, смело шагай через тело собрата.

Иначе он шаганёт за тебя.

Иннокентий вначале держался нормально, как и положено держаться авторитетному квартирному вору. Помогали остатки здоровья и окружение.  Но это вначале. И оно продолжалось недолго. С каждым днём силы Карпухина таяли. От безнадёги и холода воровские устои подтачивались и размывались, становились не такими ясными и понятными.  Очень скоро былого размаха и удали у вора почти не осталось. Момент истины приближался. Равновесие, если и установилось, то шаткое. Его первая ходка на зону могла оказаться последней. Он это хорошо понимал. Потому и думал ночами и днями, ломая голову и тяжко ворочая мыслями.

Зэки гибли в лесу на повале. Умирали глубоко под землёю в забое. Замерзали рядом на столовой помойке, в буре105,  бараках. Выясняя отношения, резали и протыкали друг друга заточками. Насмерть заражались мастырками107… 

Отстреливал их и для потехи, конвой.

Заключённые гибли в зоне десятками. Особенно много их погибало зимою и ранней весной. И всё же, Карпухину, такой смерти, избежать было проще. Как-никак, а его защищала воровская, высокая каста. А вот; от сыпного тифа, сифилиса и открытых форм туберкулёза – гарантию ему никто не давал. В лагере же они процветали, особенно сифилис и туберкулёз.

Молодость – понятие относительное. Не всегда она дружит с годами и так уж подвластна всесильному времени. Иногда и при малых летах люди становятся стариками. Многое зависит от качества и скорости текучести жизни. Год на колымской каторге приравнивался к десяти. И то – это ещё по щадящим человеческим меркам. По факту же, он «весил» значительно больше. И по опыту. Усталости. И конечно, любому износу.

В двадцать семь лет Карпухин ещё не выглядел стариком, хотя и неуклонно к смерти своей приближался. Если раньше его часто путали,  обзывая «интеллигентом» (на то имелись причины), то теперь он почти со всеми сравнялся. И не только по внешнему виду,  но и по внутренней пустоте, и неприметной зековской «серости».

Это тоже его задевало и мучило.

Родился и вырос он в центре столичного Петербурга, в воровской известной семье. Поэтому начитанность, лёгкую и изящную авантюру (а местами и неоправданный риск) Кеша мог себе  и  позволить. Он и впрямь от коллег своих отличался манерами. Превосходно пошитой одеждой и обувью. Чистым и благородным лицом. Отличался силой и тем внутренним мужским наполнением, которые так нравятся дамам. Незнаючи его принимали за интеллигента или недобитого и почему-то всегда  удачного отпрыска дворянского рода.

Кеша не имел дел с государством. Банки, сберегательные кассы, фабрично-заводские пыльные сейфы, деньги воинских частей и магазинов, ювелирные изделия и любые антикварные, носимые и прочие, вещи его не интересовали и он по ним никогда не работал. Кеша выбрал совсем иное направление. Он долго изучал, а после виртуозно брал  квартиры директоров продовольственных баз, тех же самых магазинов, управляющих трестами и других высокопоставленных служащих. Проще говоря, Карпухин грабил награбленное и до него уже давно  уворованное. И в самом деле, не посягать же ему на нищенскую зарплату простого рабочего.

Иннокентий всегда работал один. Считал себя человеком широкого и крутого размаха. Легко тратил тысячи денежных знаков на поддержку любимого образа и десятки тысяч на прекрасных и блистательных дам.

В профессии квартирного вора он достиг высочайшего и своеобразного артистизма. Часто и помногу импровизировал.  Так что окажись не столь удачливым вором, мог бы сделать карьеру на съёмочных площадках кино или  на подмостках театров. Лицедействовать Кеша умел и любил. И люди с ним за это охотно общались.

Однажды он помог деньгами, проигравшемуся в пух и прах, известному московскому артисту. Случайно помог. Можно сказать, спас тогда от карточного долгового позора азартного человека. Что интересно – еврея - с простенькой русской фамилией. Кеша о нём никогда бы  не вспомнил. Если бы не эта проклятая колымская зона. Сегодня он встретил того человека. Как оказалось и московский артист «загремел» на холодные нары. В этом не было ничего необычного. И не такие известные люди сюда попадают.  Однако «народность»108 и былая слава  еврею тому помогли.  Не дали загнуться в забое или дойти на помойке. Капризным начальственным жёнам поманулись спектакли. Захотелось им пожить в Магадане, как в обеих столицах. Вот и послали новоиспечённого зэка и главного теперь режиссёра набирать пригодных людей для театра. Ширина колымского края - бескрайняя. Попробуй, найди человека. Но здесь не надо особо и шариться. Различных артистов по зонам и лагерным пунктам хватает. Заслуженных и народных. Известных и не так чтобы очень.

Помощь Кешина не осталась под спудом. Режиссёр и когда-то просто случайный знакомый, предложил ему театральное тёплое место. Предложи ему раньше – схлопотал бы по полной. Не помогли бы ни связи, ни слава с известностью. А теперь смысл имело задуматься. Понятия в лагере подразмылись. Да и кто его за лучший  выбор осудит. Лагерное начальство уже дважды сменилось. Режим стал особо жестоким. Авторитетные уголовники, хотя и не работали, но так же как все - мёрзли на долгих и нудных разводах, и до конца смены находились на рабочих местах. Лучшей участи желали и жаждали многие. И только ему одному замаячило повезти.

Он мог бы продать и маяк, и везение. Несмотря на высокую цену, покупатели находились. Мог бы, но только с одной оговоркой - если бы жить самому не хотелось. Силы на тягу к ней у него ещё оставались. У многих ни тяги, ни сил уже не было. Потому в глазах заключённых и просматривалось полное, ко всему, безразличие. И к жизни, и к смерти. Слишком близкими они оказались «подругами». Порой и не отличишь одну от другой.

Квартирный вор Иннокентий Карпухин на воле имел свои принципы. Мог тогда себе это позволить. А то, что их часто называли причудами или блажью фартовой – мало его волновало. Коллегам казалось так, а не иначе. Пусть, на их мнение он запрет не накладывал. Уголовный кодекс Кеша не чтил и власть советскую тоже. Напрямую с государством не связывался. Такая тактика вытекала в стратегию и давала неоспоримое преимущество - никто и никогда на удачливого вора Карпухина в уголовный розыск не жаловался. И понятно, почему. Брал-то он уже уворованное. Правда и здесь у него имелись причуды.  Кешу интересовали лишь наличные деньги. И только. Чем больше, тем лучше. Для сытной жизни ему и денег хватало. А со всем остальным - одна морока, да вещдоки железные109. Эти принципы приносили плоды. И менять он их даже не думал.

Сколько осталось на хатах добра, теперь и не вспомнишь. В Магадане бы оно  пригодилось. Конечно, он принял предложение режиссёра. О чём после ни разу не пожалел. Еврей устроил его своим помощником по административно-хозяйственной части.

И тоже им оставался доволен.

Перво-наперво, Иннокентия расконвоировали.  Социальная близость  воровской статьи к пролетарскому гегемону это легко себе позволяла. Как говорится – не братья, но и далеко не чужие люди. Быстро привезли в столицу Колымского края. В Магадане его поселили в отдельном, и довольно таки неплохом кабинетике помощника режиссёра. То есть, жить оставили  прямо в театре. Куда дели прежнего помощника мастера сцены, история о том подозрительно умолчала. Выдали солидную справку с двумя гербовыми печатями. Сытно почти накормили. И после, кое-как, приодели. И вот с этой самой минуты жизнь в искусстве Кешина началась.

За первый месяц Иннокентий вполне себе нормально освоился. Узнал вольных и не слишком вольных артистов. Познакомился с иными театральными служащими. Ну и себя им во всей красе показал. Как же без этого! Моисей Соломоныч – так звали главного режиссёра – определил ему круг весьма широких полномочных обязанностей. На Западе уже давно гремела и полыхала война. А здесь, на Востоке, ему выпало отвечать за тылы театральные. И пошло, и поехало.  Кеша и не предполагал в себе открыть такие таланты.

Месяца через три он уже знал в Магадане (и его ближайших окрестностях) всех  своих потенциальных клиентов. Для столь специфической местности таковых набегало достаточно. Как-то: два директора продовольственных магазинов. Начальник перевалочной базы. Четыре ответственных работника в сфере материально-технического снабжения края и города. Главный приёмщик оленьих рогов и пушнины. Зам по тылу одной из воинских частей. Заместитель начальника порта. И ещё несколько подобных корыстных товарищей. 

После первой воровской удачи, Кеша шикарным образом приоделся и отремонтировал свой жилой кабинет. За четыре бутылки водки и пятилитровую банку консервированной американской колбасы, как по мановению волшебной палочки, его жилище преобразилось, из обыкновенной и обыденной серости, в подобие англетерского люкса. Тоже самое произошло и с кабинетами директора, и Моисей Соломоныча. Помог Карпухин и заведующему театральной столовой. Люди стали намного сытней и обильней питаться. Затем последовали другие воровские удачи. Малую толику денег он продолжал тратить на театральные нужды. За что снискал себе популярность и уважение у всего коллектива. Догадывался ли кто об источнике благ или  нет, до того Кеше не было дела. Главное, что он почувствовал себя полезным для общества человеком.

За деньги он мог достать очень многое. А если не получалось достать быстро и сразу, доставал за те же самые деньги, но только с большим уже номиналом. Многозначные суммы его не тревожили, так как были ему по карману. Кеша оброс связями и нужными деловыми знакомствами. Стал вхож в круги почти избранных. Для определённых людей он превратился  в  человека важного, а то и незаменимого. Со стороны, если судить по одёжке и внешнему виду, Иннокентий тянул на чиновника довольно высокого ранга. Не знаючи,  за такого чиновника его, не раз и не два, принимали. Жизнь, в общем-то смысле, наладилась. Казалось бы, живи себе потихоньку и радуйся. Кеша потихоньку и жил. Однако, для полного счастья, не хватало ему одного – обыкновенного советского паспорта – невзрачной кожистой книжицы. Хоть и расконвоированным, но зэком Иннокентий Карпухин, по-прежнему, числился и в ближайшей комендатуре НКВД ежесуточно отмечался.  Он хорошо понимал, что бывших зэков, как и чекистов, в советской стране не бывает. И всё же, так хотелось ему почувствовать себя  вольным и свободным почти человеком, что заиметь пропуск в это «абсолютное» счастье, стало для него едва ли не единственной  и заветной мечтой.

Моисей Соломонович Кешину мечту уважал, но помочь, увлечённому русскому человеку, даже и не пытался, ибо, сам испытывал те же самые трудности. Оставалось только одно – терпеть и ждать со стороны Запада послаблений. Война подходила к концу и к победе ожидалась амнистия. Во всяком случае, многие так говорили. В отличие от Моисей Соломоныча, как социально близкий, Карпухин мог на это чудо рассчитывать.

Несколько раз Кеша ловил себя на мысли о побеге. И пожалуй, что при удачном раскладе, дверь на свободу открыть ему представлялось по силам. Но только в Америку. В последнее время пароходы их в Магаданский порт зачастили. Пробраться на любой из них было сложно, но можно.  Не зря же он, когда-то, подружился с театральным гримёром, а в прошлом ещё и известным иллюзионистом. Теперь,   обретя его навыки,  Кеша легко копировал образ американского шкипера или моряка. Даже без знания языка – посмотришь и ни за что не отличишь. Увы, но в Америку убегать навсегда ему не хотелось. Значит, оставалось только одно – терпеть и ждать со стороны Запада послаблений, и ещё надеяться на возможное скорое  чудо.

Однако ожидаемого чуда не произошло. Не произошло оно даже после грандиозного концерта  в честь приезда вице-президента США в Магадан. Случилось это в конце мая 1944 года. В том концерте Кеша своей щедрой рукой, уж, как мог, поучаствовал. Кое-кому из вольных артистов за усердие начальство и медальки подвесило. 

Кеша же так и остался ни с чем. 

 А сама война закончилась тихо, без лишнего шума. В 1947 году и срок Кешин закончился. Но долгожданного паспорта почему-то ему не давали. Правда, отмечаться в комендатуре нужды теперь не было.

И то послабления.

Пару раз Кеша обращался к всесильной Александре Гридасовой110. Но просьбы его так и остались под спудом. Видно у «миленькой» Сашеньки имелись дела поважнее советского паспорта. Он не проверял. Может и так. Как бы там ни было, но, после долгих и безнадёжных попыток,  Иннокентий решился на отчаянный шаг – квартирную кражу начальника Дальстроя - Никишова И. Ф. Эта затея граничила с сумасбродством. Зато, при удаче, поднимала его на большие высоты (разумеется, в мире отмычек и обязательных фомок). Тешила самолюбие. И благотворно сказывалась на душевном равновесии, которого он  давненько лишился по чиновничьей милости.

За пару месяцев Иннокентий изучил подходы (и отходы) к особняку хозяина Колымского края. Выведал, если и не все, то многие секреты охраны. Достал планы расположения комнат и схему разбивки роскошного фруктового сада. Да, да. Не удивляйтесь. Сад такой рядом с домом присутствовал и с интенсивной зэковской помощью, даже в весьма суровых магаданских широтах, так нормально себе плодоносил. Узнал Кеша и распорядок работы обслуги, а также время отсутствия или присутствия Никишова и его драгоценной гражданской супруги. Свою законную супругу с детишками, дабы не мешали ему вольготно резвиться, Колымский сатрап и хозяин отправил на материк.  Об этом ведал не только один Иннокентий Карпухин, но и  все живущие и отбывающие свой срок в Магадане. В пользу Кешиной авантюры служило и его поразительное сходство с начальником охраны поместья младшим лейтенантом Дорохиным. Сходство с начальником охраны являлось последним и пожалуй, самым веским  аргументом для непременного осуществления кражи. 

Как казалось Карпухину, оно перевешивало всё негативное и  всё остальное.

По авантюрному плану ему надо было сыграть роль младшего лейтенанта Дорохина. То есть, проникнуть в театральную костюмерную. Переодеться в офицерскую форму. Приклеить усы. Войти в образ Дорохина. И дальше уже действовать по обстоятельствам. Приблизиться к охранникам. Назвать пароль. Потребовать у них ключи от особняка. Якобы, для проверки. Открыть дверь и побродить по пустующим коридорам и комнатам. Младшой, не часто, но иногда это делал. Вот такая предстояла ему работёнка. Главное, сыграть так, чтобы поверили. Если в теории, то все его предстоящие действия, вроде бы, ясны и понятны. А как оно выйдет на практике – предсказать невозможно.  Импровизация допускалась, но в самых малых количествах.

Когда основная подготовка закончилась, Карпухин отбросил лишние мысли и позволил себе хорошенько расслабиться. Теперь многое зависело не только от него самого, но и от различных, сопутствующих его профессии, факторов, и конечно же, многое зависело от строптивой удачи. Раньше она к нему благоволила. Подготовка закончилась. И как бы там ни было, оставалось надеяться и дожидаться благоприятного времени.  Ждал он долго. Лишь в феврале месяце 1948 года оно, наконец,  наступило. Хозяин, вместе со своей  гражданской супругой, изволили отъехать с инспекцией на дальние вотчины. Планам Кешиным они уже не мешали.

Жил он в театре. Поэтому ему ничего не стоило пробраться в костюмерную и гримёрную комнаты. Одеться в офицерскую форму и наклеить усы. Поймав образ Дорохина, Кеша незаметно вышел на улицу и уверенной походкой начальника направился к особняку. Идти предстояло недолго. Но пока он вышагивал по тёмным и обезлюденным улицам, а после ждал прихода и ухода Дорохина, изрядно продрог и даже, где-то, замёрз. В это время года погода магаданцев не жалует. Морозные с моря ветра продувают путника насквозь.

Вот и его по дороге продуло.

В ночное время младший лейтенант проверял охранников через каждые два часа. После чифира, случалось и чаще. На это вор и рассчитывал. Дождавшись ухода Дорохина, Кеша с час ещё подождал. Потом, для храбрости перекрестился. Вышел на светлое место. Проверил наличие образа. И смело зашагал к главному входу.

Постучав меховой рукавичкой по мёрзлому надвратному дереву, Карпухин,  как и давеча, недавно ушедший, товарищ Дорохин, вызывая наружу охранника, сотряс воздух лейтенантским начальственным рыком.

- Открывай калитку,  Терёхин!

Его, несомненно, услышали. Однако дверь открывать не спешили. Лишь минуты через две донеслось шорканье валенков по дорожке. Неожиданно шорканье прекратилось. Возникла пауза. Но не долгая.  С той стороны его попросили.

- Пароль назовите, товарищ Дорохин.

- Аляска.

- Отзыв, ночной Магадан.

Карпухину этот отзыв был и даром не нужен. Казалось, что время его уже поджимает. Но это только казалось. Хотя, кто его знает. С лишней кружки чифира и в самом деле, мог нагрянуть настоящий Дорохин. Поэтому, как только протяжно скрипнув, открылась входная дверь, он решительно прошмыгнул мимо отскочившего в сторону охранника с автоматом и быстрым шагом направился к караулке. До неё – каких-то десяток шагов.

- Вынеси ключи мне от дома, - бросил он через плечо автоматчику, - проверю, пойду отопление. Что-то тревожится мне.

Здоровенный охранник подобострастно кивнул. Юркнул в караульное помещение и вскоре вынес целую связку ключей.

Проникнуть в особняк труда не составило.

На своём веку Иннокентий многие повидал помещения. И в обеих столицах, и в глубоких провинциях. Разные встречались диковинки.  И всё же такую роскошь он увидел впервые - бесстыдную и ничем неприкрытую. На её любование не оставалось лишнего времени,  а так бы, он не против и получше к ней присмотреться.

Документы и новые деньги111 лежали в несгораемом сейфе. Пачки денег Кеша сложил в белоснежную простынь. Получилась здоровенная куча. Концы простыни он крепко связал и получившийся узел еле оторвал от паркетного пола. Тяжеловато, но своя ноша не тянет. Как-нибудь, донесёт. Из документов его заинтересовали расстрельные списки. Как он понял, документы подписаны, но приговоры по ним ещё не  приведены в исполнение. Десяток смертных листиков из сероватой бумаги. Их Кеша бросил в горящую печку.  Следом за ними отправились и другие бумаги. Иннокентий их не читал. На чтение никакого бы времени ему не хватило. Надо было спешить. Хотел отправить в печку ордена и медали хозяина, но потом передумал.

Из особняка он выбрался через чёрный  ход. С большими трудами перевалил денежный узел на ту сторону забора. Торопливо вернулся к парадному входу. Закрыл дверь на ключ.  Отдал связку ключей в караулку. И дальше Карпухин уже смутно помнил, как вместе с Терёхиным он дошёл до калитки. Что-то буркнул ему на прощание. И вышел почти на свободу. Забрать узел и добраться домой уже было чуточку легче.

В театре он привёл себя в полный порядок.

Переоделся.

И перепрятал деньги в заначки.

На следующий день ничего не случилось. Ничего не случилось и на день второй. И на третий… До возвращения генерала Никишова, вообще, ничего не случалось. А вот после его возвращения, что-то такое случилось. Видимо, весьма и весьма неприятное. До Кеши доходили какие-то отголоски. Но, что они для него? В мае паспорт он получил. Кстати,  Моисей Соломонович тоже. Ему предложили работу на Юге. В Хабаровске.  Звал слёзно с собой и Карпухина. Однако Кеша на Юг не поехал. С огромным чемоданом, по Колымской наезженной трассе и на многих попутках, он доехал до нового поселения - Хандыга, что на Алдане. Затем,  по воде, поднялся, зачем-то, выше, до Юдомы. И в Юдоме, совершенно случайно, свой чемодан утопил.

Лодка перевернулась.

Всё её содержимое кануло в строптивую и глубокую речку. Люди и то, едва добрались до берега. Чего уж там говорить о вещах. Хотя и неприятное, но обычное дело. Вещевую пропажу по  большой воде искать бесполезно. Сколько ни ищи, не найдёшь ничего. Карпухин и не искал. И о пропащих деньгах не слишком-то долго горюнился. Не такого склада был человек. И всё же, худа без добра не бывает. Чем-то глянулись ему горные берега. Да так приглянулись, что больше он и не думал возвращаться к своей прежней профессии. Не вернулся и обратно домой в Петербург. На всю жизнь так и остался на берегах красавицы-Юдомы. Застрял навсегда. Капитально прижился. И ни разу не пожалел. Там и поведал он об этой долгой истории.

Ну, а я уж, как мог, записал.

  • 96 «Дружба - 2» - название бензопилы.
  • 97 Тимирязевка – Московская сельскохозяйственная академия им. Тимирязева.
  • 98 «Казанка» - моторная лодка.
  • 99 Морда – рыболовная снасть, сплетённая из алюминиевой проволоки, по форме идентичная верше.
  • 100 Джугджурский хребет на территории Якутии и Хабаровского края.
  • 101 Балаган – стационарное, деревянное жилище якутов, со всех сторон утеплённое коровьим навозом или камнями вперемешку с землёй.
  • 102 Взять на понт – жаргонное выражение, то есть, обмануть.
  • 103 Цивьё – часть ложи стрелкового оружия, на которую укладывается ствол.
  • 104 Бациллы – на жаргоне - продукты, еда.
  • 105 Бур (сокращ.) -  барак усиленного режима.
  • 107 Мастырка – причинение себе увечья, чаще путём заражения.
  • 108 Народность – в данном случае звание народного артиста.
  • 109 Вещдоки железные – то есть, неопровержимые вещественные доказательства преступления.
  • 110 Гридасова Александра Романовна – в прошлом актриса Магаданского театра –  гражданская жена начальника Дальстроя Никишова И. Ф. - комиссара госбезопасности третьего ранга, генерал-лейтенанта, кандидата в члены ЦК ВКП (б). С обретением статуса гражданской жены Гридасова А. Р. сразу же получила звание лейтенанта ГБ и какое-то время служила начальником Маглага СВИТЛа (Северо-Восточных Исправительных Трудовых Лагерей), считала себя меценатом и попечителем искусств всего Колымского края.
  • 111 Новые деньги – после денежной реформы 16 – 29 декабря 1947 года.